Доклад, прочитанный В.А. ПОПОВЫМ на I Съезде по скаутизму, проходившем 26 - 30 декабря 1915 года в Петрограде.
--------------------------------------------------
Кому из нас не приходилось зачитываться чарующими повестями Вальтер-Скотта, Шатобриана и других европейских романистов, переносящих нас в сказочную, эпическую обстановку Средневековья. Но не всякий сумел бы ответить, почему так красива, почему так мила нам эта обстановка, сплошь построенная на войнах, на торжестве меча и копья над плугом и лопатой. А ведь ответ самый простой: это юность великих европейских народов, создавших современную цивилизацию, которая уже достигла почти невероятной, головокружительной высоты; юность, которую мы всегда представляем себе как лучшие годы нашей жизни, как золотую пору самых горячих, беззаветных поступков и мечтаний. Только она, “золотая юность”, и могла создать эту сказочную обстановку, окрещенную историей эпохой рыцарства.
В древности все войны носили крайне жестокий, истребительный характер. Стремясь завладеть все землей, всем имуществом побежденного, древний воин не мог оставить в живых никого из людей враждебного племени; это был простой естественный расчет победителя. Когда римляне принесли предводителю галлов условленный вес золота, назначенного выкупом за целость Рима, он властно бросил на весы меч и воскликнул:
Vat victis! Non sarcitur eis! (Горе побежденным, нет им пощады).
И этот исторический клич был главным смыслом, главным законом древней войны. Жесток был и самый обычай римских триумфаторов вести за собой побежденных полководцев и царей, ибо нет высшей муки для воина, как публичный позор поражения.
Войны римлян с белыми варварами, как звали они арийские племена, только развили эту картину поголовного истребления, где бойцы не просили и не давали пощады. Избиение пленников, женщин и детей считалось простым логическим следствием победы. Достаточно вспомнить пятидневный штурм Карфагена, гибель легионов Вара в Тевтобургском лесу или нашествие вандалов на Рим, когда миллионное население Вечного города сразу уменьшилось до нескольких сот душ.
Для нас яркой иллюстрацией этих истребительных войн древности могут послужить набеги степных кочевников на Восточную Европу, которые продолжались от начала русской государственности вплоть до объединения восточных славян под властью царей московских.
“В лето от сотворения мира 6545 излезоша половици”, повествует летописец, “на волость Изяславлю и хождаху тама трие лета и седмь месяцы; и егда погани зело многое зло сотвориша, пожеше церкви Божия и вси грады и веси и никого же не оставиша жива, токмо полоненных, вне з апу покинуша волость никем же гонимы, но десницею Божией”. Легко себе вообразить, что представляла волость Изяслава после этого четырехлетнего “хождения”, которое по тогдашним понятиям, считалось войной.
Применяя те же приемы поголовного истребления, молодые народы Европы инстинктивно видели в них единственный путь остаться победителями, так как высокое искусство римских легионов можно было уравновесить только храбростью и особой жестокостью самых способов войны.
Но когда Рим был сломлен, среди тех же варваров возникло совершенно новое стремление смягчить жестокий характер войны, облечь ее в известные рамки, за которыми война превращалась уже в простое убийство и грабеж. Древний клич “горе побежденным” сменился новым девизом: “пощада и уважение к противнику, не устоявшему в честном бою”. Это новое понятие “честный бой”, без всякой хитрости, незаметно стало основой воинских обычаев Средневековья.
Так возник фундамент для благородной рыцарской войны, где кровавое ремесло одевалось в иные формы, значительно смягчившие его ужасный смысл. Это был простой, стихийный протест молодых народов против тех морей крови, которые были пролиты на заре их государственности римскими полководцами, отстаивавшими безнадежное дело умирающей римской империи.
Огромный толчок этому резкому повороту во взглядах на цели и характер войны был дан походами Карла Великого и его преемников. Большинство из них: походы против испанских арабов, против саксов и прибалтийских славян, предприняты были во имя высокой цели распространения христианства. А раз война началась во славу Христа, она требовала соблюдения Его заповедей - милости к врагу, забвения обид и пр.. Разумеется, на деле получалось далеко не то, и на войне предпринятой “al majorem Dei Gloriam” (для вящей славы Господа), земля язычников опустошалась с таким же усердием, как во время гиксов или тевтонов. Но все-таки внутренний смысл войны изменился; она стала благочестивым подвигом и требовала полной чистоты сердца, где нет места беспощадной жестокости.
Рядом с милостью к побежденному врагу в сердце самих воинов стала развиваться идея теснейшей взаимопомощи, идея самопожертвования за своих товарищей по оружию, ратный подвиг по слову Евангелия: “больши же сия любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя”.
Мало помалу евангельское слово “друг” распространилось на всякого, кто требует помощи и защиты. Возникло возвышенное представление о долге ратного человека защищать всех слабых и безоружных, одно из характерных правил средневекового рыцарства.
Самое слово “рыцарь”, т. е. благородный воин, стало употребляться в особом почетном смысле и незаметно, из случайных воинов-рыцарей, т. е. воинов, которые с особой строгостью соблюдали христианские обычаи войны, с течением времени, выработалось рыцарское сословие.
Вступление в него сопровождалось такими же сложными, мистическими обрядами, как посвящение в духовный сан. Начало рыцарского обряда посвящения положено Карлом Великим, который вызвал своего
сына из Аквитании и торжественно перепоясал мечом, с клятвой поднимать этот меч только в защиту Св. Церкви и угнетенных. Как звание рыцарство сложилось только к началу XI века и особого развития достигло в эпоху Крестовых походов.
За шесть веков существования, с эпохи паладинов Карла Великого и до исторической битвы при Креси, когда новое средство войны, порох и пушка, вынесли смертный приговор тяжелой рыцарской коннице, рыцарство успело оказать величайшую услугу западно-европейским народам, как главный хранитель религиозных и нравственных идеалов Средневековья.
Позднее, когда исторические формы общения ушли вперед, оно еще долго боролось с перерождающим явлением времени, приспособляясь к новым историческим задачам. О том, как оно приспособлялось к новой обстановке: к новым целям своего подвижничество, красноречиво говорит нам история Госпитальеров.
После завоевания Иерусалимского королевства турками, орденские рыцари, положившие два века на бесстрашную защиту Св. Гроба, удалились на остров Родос и здесь, в центре Эгейского архипелага, еще около трехсот лет служили грозой торжествующего ислама. Вокруг них все было во власти мусульман; турецкий султан утвердился на древнем престоле римских императоров, полки Солимана Великолепного, поднявшего до зенита мусульманское могущество, занимали всю Венгрию и грозили Вене, но горсточка самоотверженных людей подвига, не оглядываясь назад, шла к той же цели, куда звал ее девиз ордена. Вокруг острова сотнями шныряли “каторги” и “кочермы” турецкого флота, сторожа каждый утес орлиного приюта; десятки раз по султанскому приказу высаживались огромные армии, чтобы разорить ненавистное гнездо храбрецов, но рыцари сбрасывали эти армии в пучину Эгейского моря и флаг с восьмилучевым “мальтийским” крестом опять город веял над замками героического острова.
Когда мусульманский поток затопил его утесы, уцелевшие рыцари перешли на остров Мальту, стоявший на пути всех торговых путей Средиземья, и здесь, на пороге нашего времени, сослужили последнюю службу христианской Европе своей упорной борьбой с африканскими пиратами, которые наводили ужас на благодатные берега Средиземного моря.
По странной игре судьбы памятники этой героической поэмы, тянувшейся почти тысячу лет, попали к нам в Россию, которая на первый взгляд стояла совсем в стороне от западно-европейского рыцарства: во время наполеоновских войн мальтийские рыцари отдались под покровительство России; последним магистром ордена был Павел Первый и мальтийские знамена до сих пор украшают католическую церковь Пажеского Корпуса.
Истинным расцветом рыцарства была эпоха того высочайшего подъема, который известен в истории под именем крестовых походов. Тут окончательно сложились все характерные особенности рыцарского звания. Уже самый смысл войны за освобождение Гроба Господня от власти неверных делал ее высшим подвигом, требовавшим особой чистоты сердца.
Приготовление к высокому сану рыцаря начиналось с самого детства; с семи лети мальчик переходил от женщин на попечение старых слуг, бывших сподвижниками его отца и деда и здесь сразу попадал в атмосферу безграничного преклонения перед ратными доблестями. Героические баллады странствующих поэтов, где воспевались подвиги знаменитых рыцарей, которые в поэтической обрисовке певца принимали особо возвышенный образ, шаг за шагом подготовляли мальчика к глубокому сознанию всей высоты той профессии, которая завещана ему предками. С 12 лет он поступал в пажи к одному из почтеннейших рыцарей, а с 15 мог уже быть его оруженосцем. Должность оруженосца считалась почетной; он мог попасть в балладу с именем своего патрона - рыцаря, которого он спас в бою или оказал другую важную услугу. Среди эпических сказаний Средневековья одним из лучших считается песнь о Роланде и его оруженосце.
Возвращаясь с похода против мавров, Карл оставил в тылу войска Роланда, храбрейшего из паладинов. Неожиданно на Роланда нападают мавры, и он один со своим оруженосцем три дня бьется против целой армии сарацин, но Карл ушел далеко, и витязи гибнут славной смертью; только меч Дюрандаль, поражавший неверных мавров, до сих пор звучит в извивах Ронсевальского ущелья и горные ветры Пиренеев несут его звон в родимую Францию, где все знают, что это бьются души витязей с врагами Св. Церкви и ее верных сынов.
С 18, а чаще и с 21 года оруженосец, происходивший из дворянского сословия, посвящался в рыцари. Несколько недель до посвящения, которое совершалось, обыкновенно, в какой-нибудь праздник, напр., на Пасху, на Рождество, в день Св. Георгия, юноша должен был соблюдать строгий пост, а ночь накануне самого посвящения проводил в церкви.
Босой, в белой одежде, со свечей перед образом Св. Георгия он просил Небесного Воина, поборника всех храбрых, принять его в свою светлую рать. Этот поэтический обычай духовного очищения особенно распространен был во Франции и впоследствии всегда применялся при судебных поединках, известных под именем “Божьего суда”.
На утро, за литургией, посвящаемый причащался и священник вручал ему рыцарский меч, который всю ночь перед этим лежал в алтаре на жертвеннике. Тут же один из старших рыцарей, чаще король или герцог, троекратно ударял его мечом плашмя, слегка прикасаясь к телу - и торжественным целованием объявлял его своим сподвижником, рыцарем равной чести и звания. Затем на середину церкви выносили аналой, и священник, а в других случаях и сам епископ, вычитывал ряд “заповедей рыцарства” - ряд правил, которым должен был следовать новый член боевого братства.
Положа руку на Евангелие рыцарь клялся соблюдать эти заповеди. После этого ему надевали шпоры - главный знак рыцарского звания, - кольчугу, латы и мантию.
Облачение в рыцарские одежды совершалось всеми участниками церемонии, даже женщинами и девушками.
